Конверты возвращаются
Повышение налогов на зарплату (ставки ЕСН), вступившее в силу три с половиной месяца назад, уже принесло первые плоды. Правительство теперь точно не получит 800 млрд рублей дополнительных доходов. Зато массово возвращаются зарплаты в конвертах, а класс малых и средних предпринимателей снова становится «преступным», полностью зависимым от проверяющих и репрессивных органов. Это политический удар именно по среднему классу — крупный бизнес почти не пострадает, а бедные не станут богаче.
В поезде Петербург — Рязань, глядя, как я пью пустой чай, Юрий угостил меня пряником. Так и познакомились. Он оказался родом из Брянской области, но последние двадцать лет больше трех-четырех месяцев на одном месте не живет — работа такая. Юрий — газорезчик, режет трубы и швеллеры на строительстве мостов и зданий. Я спросил его, стали ли в последние несколько лет меньше строить и сказалось ли это как-то на его зарплате.
— Работы меньше не стало. Только чем дальше, тем больше платят в конверте, особенно в последние месяцы.
— А как же пенсия?
— Кому нужна пенсия, тот сам себе откладывает на черный день. А систему, когда бизнес платит нам «вчерную», не сломать.
Наш ответ Чемберлену
Юрий не ищет объяснения этой тенденции, его прежде всего волнует сумма в конверте, а не то, какие налоги с нее уплачены. Но всем бизнесменам и экономистам причины и так понятны — резкий крен в «черный нал» начался с прошлого года. В 2009-м после долгих дискуссий правительство приняло решение о реформе единого социального налога (ЕСН). Он был разбит на три платежа — в Пенсионный фонд, Фонд обязательного медицинского страхования и Фонд социального страхования — и в итоге вырос с 26 до 34%. А для тех, кто имел льготы по ЕСН (в основном это предприниматели, пользующиеся упрощенной формой уплаты налогов), и вовсе почти в три раза — с 13 до 34%. В 2010-м введение новых налогов отсрочили на год, но предприниматели уже тогда начали готовиться к новым правилам игры. Как? Вспоминая старые.
— Наш ответ Чемберлену простой: будем платить в конвертах, — объясняет мне знакомый московский предприниматель. — Среди моих товарищей самоубийц нет, чтобы заплатить все, что просят, и голым остаться.
— Получилось так: те, кто поверил государству и сделал бизнес открытым, пострадали больше всего. Они взвыли. А тем, кто был осторожнее и продолжал держать часть оборота в тени, — им, конечно, полегче, — объясняет последствия реформы для малого бизнеса один из руководителей объединения предпринимателей «За честный рынок» Роман Жигульский.
— А ты взвыл?
— Да. Потому что поверил. У меня фонд оплаты труда — где-то половина от всех расходов, вот и считай, что стало, когда налог увеличили с 13 до 34%.
А стало вот что. Рубль за рубль — почти столько налогов взимается с 1 января этого года с зарплаты тех из нас, кто в отличие от газорезчика Юрия работает «вбелую». Представьте, что ваша «белая» зарплата 100 рублей. На руки вы получите 87 — за вычетом 13 рублей подоходного налога. За право заплатить вам эту зарплату предприниматель теперь платит еще 34 рубля тех самых социальных платежей. Но со 134 рублей ему еще придется заплатить и налог на добавленную стоимость — еще 24 рубля. То есть, получив 87 рублей, вы пополнили бюджет государства на 71 рубль. Любопытный феномен российского налогообложения заключается в том, что государство «наказывает» предпринимателя за наемный труд, облагая его (в противоположность другим факторам производства — земле и капиталу) дополнительной данью.
Представьте себе производителя кирпичей: он на 100 рублей купил глины, воды, арендовал помещение, оплатил счет за электричество. Еще за 100 рублей нанял работника, который месил глину, формовал кирпичи, засовывал их в печь. Но даже если предприниматель продаст кирпичи так, чтобы «выйти в ноль», то есть за 200 рублей, его «добавленная стоимость», с точки зрения государства, составит те самые 100 рублей, которые он заплатил работнику. Даже если дохода никакого, налоги платить надо.
Элла Панеях, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге, объясняет, что такая система налогообложения сортирует предприятия по степени их модернизационности и за избыточное рвение наказывает.
— Если главным фактором вашего производства является труд, если вы создаете много рабочих мест или если вы создаете квалифицированные рабочие места, то вы платите налогов пропорционально намного больше, чем если главным фактором вашего производства является, скажем, сырье, — объясняет она. — Сырьевой бизнес у нас имеет самый благоприятный налоговый режим. А производство, в котором много рабочих мест, которое занято чем-то высокотехнологичным, чем-то умным, требует квалифицированного дорогостоящего персонала. То же и со сложным производством: когда степени переработки начинают расти, налоги наматываются на налоги в геометрической прогрессии.
В какой-то момент государство попыталось если не отказаться от этой модели, то по крайней мере смягчить ее. Произошло это в начале нулевых. Именно тогда была проведена налоговая реформа, которая считается едва ли не главной успешной реформой времен президентства Владимира Путина. Принятие второй части Налогового кодекса зафиксировало новые, более либеральные правила игры: был снижен подоходный налог, чуть позже — социальные выплаты и НДС (причем в середине десятилетия выросли налог на добычу полезных ископаемых и экспортные пошлины).
— За последние десять лет титаническими усилиями налоговой инспекции и законодателя зарплату вывели из тени — не везде, но в целом, — говорит Элла Панеях, и это общепризнанный факт. По общепринятым оценкам, году к 2007-му мало-помалу долю «белых» зарплат в России удалось поднять процентов до семидесяти. Точную оценку, разумеется, дать никто не может, но поведение и отношение к жизни миллионов людей изменилось — средний класс с новой гордостью легального налогоплательщика начал строить свою жизнь.
Этому не мешала даже политика налоговых органов, которые постепенно начали отыгрывать назад либеральные завоевания начала нулевых. Так, государство не смогло обеспечить устойчивость и ясность налогового законодательства — чтобы каждый налогоплательщик четко знал, за что, кому и сколько он должен. С момента принятия второй части НК в него внесли 247 поправок, примерно по двадцать в год. За 2010 год — 30 поправок. Внутри каждой поправки — в отдельном федеральном законе — до десятка изменений разных статей Кодекса.
Длинна, печальна и запутанна и история, как налоговое ведомство проталкивало отмену презумпции невиновности налогоплательщика. Началось все с приказа Федеральной службы налоговой полиции № 525 от 2002 года. Внутренние документы, противоречащие законодательству, вообще стали удобным инструментом для введения новых «правовых» практик. Приказ № 525 вменял налоговым полицейским в обязанность «выявление лиц, от которых можно ожидать совершения правонарушения, и оказание на них или окружающих воздействия с целью изменения поведения личности».
Налоговая полиция не пережила административной реформы 2003 года, но попытки протолкнуть «презумпцию виновности» продолжались. И в ноябре 2005-го наконец увенчались успехом — путем внесения микроскопической поправки в 108-ю статью НК, которая гласила, что «лицо считается невиновным в совершении налогового правонарушения, пока его виновность не будет доказана в предусмотренном федеральным законом порядке и установлена вступившим в законную силу решением суда». Вот этот хвостик и был отрезан, что окончательно развязало налоговикам руки. С тех пор любая ошибка предпринимателя может быть (что и происходит) истолкована как попытка уклониться от налогов — это ключевая характеристика нашего налогового законодательства.
Помимо страха наказания за любую оплошность предпринимателю приходится немало побегать — сколь бы ни была мала ваша фирма, вам предстоит минимум 18 раз в году посетить госструктуры (налоговую инспекцию, соцстрах, отделение Пенсионного фонда и службу государственной статистики) для сдачи разного рода отчетов. При этом чиновники воспринимают слишком хорошую отчетность не как доказательство законопослушности, а как вызов их власти, отказ от «сотрудничества» с целью избежать «справедливых» платежей.
Тем не менее концептуальные плюсы реформы перевешивали все эти минусы, и значительная часть бизнеса предпочитала вести дела по-честному. Но экономический кризис и особенно реформа ЕСН качнули ситуацию в другую сторону.
Спасая Пенсионный фонд
Цели реформы ЕСН были благие. Резкое повышение пенсий привело к огромному дефициту Пенсионного фонда. Где-то нужно было искать деньги, чтобы его покрыть. А взносы в Фонд ОМС, уверяют в правительстве, позволят провести реформу медицины, закупить для больниц новое оборудование. Деньги решили взять именно с бизнеса.
— Налоги они повышают — говорят, что средства идут во внебюджетные фонды, на медицину. Только налог подняли в полтора раза, а в медучреждениях деньги брать не перестали! — возмущается в ответ на эти аргументы рязанский предприниматель Дмитрий Ильич. — Идешь к врачу — 500–1000 рублей дай. Так, может, ну его, этот фонд?
Ильич напоминает бодрого спортсмена из пропагандистских фильмов 1970-х. Теннисист, инструктор по рукопашному бою, «морж» с 30-летним стажем. Нас он встречает в спортивной куртке и шортах. В них он ходит круглый год и даже пытался недавно в таком виде пройти в здание суда, но его не пустил судебный пристав. На него Ильич тоже подал жалобу — в прокуратуру. В состоянии тяжбы с государством он находится постоянно, и для этого даже получил несколько лет назад второе — юридическое — образование.
Как любой предприниматель со стажем, любую попытку мягкой экспроприации со стороны государства он расценивает как вопиющую несправедливость. Ведь его поколение пошло в бизнес во многом оттого, что государство оказалось банкротом. Ильича уволили в 1991-м, когда встал радиозавод, на котором он работал инженером.
— Помню, как вернулся с работы, лег на диван и стал думать: так, у меня дочь пяти лет, надо ее как-то кормить… — вспоминает он теперь. — Тогда государство нам сказало: «Разбирайтесь сами, у нас перестройка, Конституцию новую надо писать». А когда все структурировалось и они там всю собственность поделили, начали смотреть на предпринимателей: «Ну-ка, жирочек-то лишний давайте сюда». Теперь они опять думают, что у нас жирочек есть. А откуда?
Сейчас у Дмитрия Ильича в Рязани, в центре города, магазин стройматериалов и ресторан мексиканской кухни немного на отшибе. В ресторане, кроме нас, никого. Недавно Ильич потерял еще один, пусть и небольшой, источник дохода: он сдавал часть своих торговых площадей под магазин сантехники тезке — Дмитрию Павлову. Но грянул кризис, ремонты, стройки прекратились, и бизнес сгорел. В память о нем в подвалах у Ильича где-то еще валяются несколько унитазов и умывальников, не проданных Дмитрием. Тот теперь работает вместе с женой на уличном рынке, торгует текстилем.
У Дмитрия нет наемных рабочих. За прилавком стоит жена. Иногда ее подменяет дочь Лена, которая пошла в семейный бизнес, после того как не смогла найти работу по специальности — она закончила юридический институт.
Одинокая старушка останавливается в задумчивости перед одеялом тигровой раскраски, и Лена устремляется к ней. Тщетно — покупательница утрачивает интерес и направляется к выходу.
— Раньше спрос был довольно ровный в течение всего месяца. А теперь покупают в основном примерно неделю с 5–6-го числа каждого месяца — как зарплату выдадут и пока она еще не успеет вся выйти. Потом опять ждут. Ближе к концу месяца иногда дают аванс — и опять всплеск покупателей.
Они торгуют семь дней в неделю, в любую погоду. Дмитрий подумывал о расширении, но налоги на зарплату не позволяют ему нанять еще людей.
— Когда мы раз в неделю едем в Москву за товаром, нам палатку не на кого оставить, мы закрываемся.
У входа на рынок стоит старенькая «газель» Дмитрия. Это его кормилица, на ней каждую неделю он вместе с женой отправляется в Москву и Иваново. Машину давно пора менять, но Сбербанк отказывается выдавать Дмитрию кредиты, даже потребительские: его вмененный доход слишком мал. Некоторые коллеги Дмитрия по рынку потихоньку сворачивают дела, сосед устроился наемным работником и через неделю ездит работать в Москву.
Куда больше, чем повышения налогов, Дмитрий боится закона о крытых рынках: с 1 января 2012 года все палатки вроде его должны быть ликвидированы. Право на жизнь останется только у капитальных конструкций. Этот закон вызвал бурное сопротивление мелких предпринимателей, на прошлой неделе, например, торговцы одного московского рынка объявили голодовку.
— Затраты на установку этих капитальных конструкций будут немаленькие, — меланхолично говорит Дмитрий. — Они уже потихоньку стали сжимать нас в кольцо: видите, в начале года поставили по периметру эти «стационарные ларьки», на них потом будет опираться крыша. В них аренда уже дороже. Это значит, что с моим ассортиментом туда нет смысла соваться: у меня простыни, чехлы, пледы — дешевый и занимающий много места товар. Взгляните на ассортимент торговых центров — там продают сравнительно маленькие и дорогие вещи, они занимают мало места, на них можно сделать большую наценку. Мне тоже придется менять товарный набор, вещи брать подороже.
Сказывается реформа ЕСН и на более крупных предприятиях.
— С нового года планировали немного увеличить зарплаты, составляли новое штатное расписание, хотели добавить премий, — рассказывает «РР» директор по экономике завода «Сибэлектромотор» Наталья Моисеева. — Но потом подсчитали, сколько всего по новым налогам придется заплатить, и передумали.
На заводе работают две тысячи человек, фонд оплаты труда — 13 млн рублей в месяц. Примерно на эту же сумму увеличились с нового года и налоги. «Сначала тринадцатой зарплаты не стало, а теперь и от двенадцатой надо отказываться», — грустно шутят на заводе.
Уйти в тень большое предприятие не сможет, повысить цены, работая на конкурентном рынке, — тоже. И руководство завода честно признается, что для выживания рассматривает два варианта сокращения расходов: перенести часть производства в Китай и сократить около 200 человек.
— Во время дискуссии о реформе ЕСН говорилось, что повышать налоги — это позиция слабого государства… — говорит первый заместитель гендиректора «Сибэлектромотора» Иван Багазеев. И замолкает. Видимо, оттого, что логика событий позволяет сделать однозначный вывод, а обижать государство он не хочет.
Жизнь в тени
Еще один выход из предпринимательской ловушки — окончательно слиться с государством, образовав с чиновником своего рода симбиоз.
Кирилл, выходец из московской интеллигентской семьи, занялся бизнесом в 1990-е, чтобы прокормиться. Это вообще самая распространенная присказка в историях о частном бизнесе: по большей части он начинался как вынужденная мера в ответ на экономические неурядицы. Поначалу он торговал как наемный менеджер пластиковыми окнами. Потом, поднакопив денег, открыл небольшое производство мебели, делал раздвижные шкафы в помещении подмосковного склада. К 1998 году его производство сильно выросло, но дефолта не перенесло.
Оправившись от удара, Кирилл на остатки средств вместе с партнерами открыл несколько магазинов в Москве, где купленные за три-четыре доллара китайские товары продавались за 50 долларов как модные электронные гаджеты. Но не вынеся тяжести московской аренды и процессов согласования и получения разрешений, Кирилл и из этого бизнеса вышел, уже почти без средств.
Тогда, в 2003-м, казалось, что с бизнесом ему придется завязать, но именно в этот момент он и нашел нишу, которая кормит его по сей день. С двумя приятелями он открыл агентство наружной рекламы. Кирилл был знаком с владельцами зданий. Еще один партнер дружил с менеджером крупной западной рекламной компании, который обещал за некоторую сумму поставлять клиентов. Третий привнес главное — связь с чиновником из департамента рекламы.
Так был запущен процесс, бесперебойно работающий и сегодня. Каждый месяц, получив полтора миллиона рублей от рекламодателей, Кирилл их обналичивает. На мое изумление — мне казалось, что обналичка почти исчезла, — он отвечает:
— Почему исчезла? Просто стала стоить дороже — не два процента, а шесть. А так все, как и обычно, просто раньше этим менты занимались, а теперь — фээсбэшные структуры.
Половину выручки Кирилл отдает владельцам зданий, еще пять тысяч долларов ежемесячно заносит безымянному чиновнику мэрии, а оставшуюся сумму делит на три части между партнерами — в среднем выходит тысяч по пять на брата. На этом бизнес-цикл заканчивается. Оставшееся время он меланхолично слушает классическую музыку, читает Хайдеггера и Мартина Бубера и возится с детьми.
— Налоги меня вообще не касаются, в месяц я их плачу тысяч сорок рублей, не больше, — делится Кирилл ощущениями от жизни в тени. — Да, мне неприятно, что я полностью нахожусь в тени, в слишком уж «серой» зоне, — это может накрыться в любой момент. Я бы с радостью вышел из этой зоны, но это совсем невозможно. 80% моих платежей — наличка: владельцы зданий хотят только нал, заношу в департамент я тоже в конверте. В принципе толку от этих заносов немного, я плачу за бездействие. И так было всегда: ты платишь, не чтобы чиновник что-то сделал, а чтобы он ничего не делал. А когда доходит до дела… Вот Собянин проехался по Москве, потыкал в щиты — этот убрать, этот убрать. Тут уже неважно, есть у тебя все разрешения, нету… У моих щитов нет никаких документов: я-то знаю, что это совершенно бесполезно.
История Кирилла с административной точки зрения — это история плавного ухода в тень. Занимаясь в 1990-е производством, он старался честно платить налоги. Но, два раза обжегшись, предпочитает отдавать 6% за обналичку.
Что взять с частника
Железнодорожная станция Рязань-1 находится немного на отшибе: чтобы попасть на Вокзальную площадь, надо пройти узким проходом от 1-й Безбожной улицы между высокими бетонными заборами, за которыми виднеется пустырь с замершей стройкой. На заборе метровыми буквами написано: «Торговля запрещена». Рядом старушка жалуется на жизнь ларечнице, торгующей пуховыми платками:
— Вот этот вот, мне сказали, — и машет рукой на нависающую над ларечным рядом громаду торгового центра «Виктория-плаза», — хоть бы рупь подарил женщинам на Восьмое марта! Понятно, он ведь из Москвы, они там на нас экономят.
— Да вроде он из Тамбова, — говорит продавщица.
Я вмешиваюсь:
— А сколько они там получают?
— Ну, тысяч двенадцать, но за эти деньги там девочки-кассирши сутками работают! А уборщицы — тысяч восемь. То ли дело вот моя знакомая — устроилась
работать медсестрой в московской горбольнице, ездит туда каждые третьи сутки, получает 45 тысяч. А здесь работать смысла нет, у частника много не заработаешь.
При участии Марии Ишутиной, Дмитрия Карцева и Анастасии Новиковой.
По материалам http://www.rusrep.ru/
В поезде Петербург — Рязань, глядя, как я пью пустой чай, Юрий угостил меня пряником. Так и познакомились. Он оказался родом из Брянской области, но последние двадцать лет больше трех-четырех месяцев на одном месте не живет — работа такая. Юрий — газорезчик, режет трубы и швеллеры на строительстве мостов и зданий. Я спросил его, стали ли в последние несколько лет меньше строить и сказалось ли это как-то на его зарплате.
— Работы меньше не стало. Только чем дальше, тем больше платят в конверте, особенно в последние месяцы.
— А как же пенсия?
— Кому нужна пенсия, тот сам себе откладывает на черный день. А систему, когда бизнес платит нам «вчерную», не сломать.
Наш ответ Чемберлену
Юрий не ищет объяснения этой тенденции, его прежде всего волнует сумма в конверте, а не то, какие налоги с нее уплачены. Но всем бизнесменам и экономистам причины и так понятны — резкий крен в «черный нал» начался с прошлого года. В 2009-м после долгих дискуссий правительство приняло решение о реформе единого социального налога (ЕСН). Он был разбит на три платежа — в Пенсионный фонд, Фонд обязательного медицинского страхования и Фонд социального страхования — и в итоге вырос с 26 до 34%. А для тех, кто имел льготы по ЕСН (в основном это предприниматели, пользующиеся упрощенной формой уплаты налогов), и вовсе почти в три раза — с 13 до 34%. В 2010-м введение новых налогов отсрочили на год, но предприниматели уже тогда начали готовиться к новым правилам игры. Как? Вспоминая старые.
— Наш ответ Чемберлену простой: будем платить в конвертах, — объясняет мне знакомый московский предприниматель. — Среди моих товарищей самоубийц нет, чтобы заплатить все, что просят, и голым остаться.
— Получилось так: те, кто поверил государству и сделал бизнес открытым, пострадали больше всего. Они взвыли. А тем, кто был осторожнее и продолжал держать часть оборота в тени, — им, конечно, полегче, — объясняет последствия реформы для малого бизнеса один из руководителей объединения предпринимателей «За честный рынок» Роман Жигульский.
— А ты взвыл?
— Да. Потому что поверил. У меня фонд оплаты труда — где-то половина от всех расходов, вот и считай, что стало, когда налог увеличили с 13 до 34%.
А стало вот что. Рубль за рубль — почти столько налогов взимается с 1 января этого года с зарплаты тех из нас, кто в отличие от газорезчика Юрия работает «вбелую». Представьте, что ваша «белая» зарплата 100 рублей. На руки вы получите 87 — за вычетом 13 рублей подоходного налога. За право заплатить вам эту зарплату предприниматель теперь платит еще 34 рубля тех самых социальных платежей. Но со 134 рублей ему еще придется заплатить и налог на добавленную стоимость — еще 24 рубля. То есть, получив 87 рублей, вы пополнили бюджет государства на 71 рубль. Любопытный феномен российского налогообложения заключается в том, что государство «наказывает» предпринимателя за наемный труд, облагая его (в противоположность другим факторам производства — земле и капиталу) дополнительной данью.
Представьте себе производителя кирпичей: он на 100 рублей купил глины, воды, арендовал помещение, оплатил счет за электричество. Еще за 100 рублей нанял работника, который месил глину, формовал кирпичи, засовывал их в печь. Но даже если предприниматель продаст кирпичи так, чтобы «выйти в ноль», то есть за 200 рублей, его «добавленная стоимость», с точки зрения государства, составит те самые 100 рублей, которые он заплатил работнику. Даже если дохода никакого, налоги платить надо.
Элла Панеях, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге, объясняет, что такая система налогообложения сортирует предприятия по степени их модернизационности и за избыточное рвение наказывает.
— Если главным фактором вашего производства является труд, если вы создаете много рабочих мест или если вы создаете квалифицированные рабочие места, то вы платите налогов пропорционально намного больше, чем если главным фактором вашего производства является, скажем, сырье, — объясняет она. — Сырьевой бизнес у нас имеет самый благоприятный налоговый режим. А производство, в котором много рабочих мест, которое занято чем-то высокотехнологичным, чем-то умным, требует квалифицированного дорогостоящего персонала. То же и со сложным производством: когда степени переработки начинают расти, налоги наматываются на налоги в геометрической прогрессии.
В какой-то момент государство попыталось если не отказаться от этой модели, то по крайней мере смягчить ее. Произошло это в начале нулевых. Именно тогда была проведена налоговая реформа, которая считается едва ли не главной успешной реформой времен президентства Владимира Путина. Принятие второй части Налогового кодекса зафиксировало новые, более либеральные правила игры: был снижен подоходный налог, чуть позже — социальные выплаты и НДС (причем в середине десятилетия выросли налог на добычу полезных ископаемых и экспортные пошлины).
Этому не мешала даже политика налоговых органов, которые постепенно начали отыгрывать назад либеральные завоевания начала нулевых. Так, государство не смогло обеспечить устойчивость и ясность налогового законодательства — чтобы каждый налогоплательщик четко знал, за что, кому и сколько он должен. С момента принятия второй части НК в него внесли 247 поправок, примерно по двадцать в год. За 2010 год — 30 поправок. Внутри каждой поправки — в отдельном федеральном законе — до десятка изменений разных статей Кодекса.
Длинна, печальна и запутанна и история, как налоговое ведомство проталкивало отмену презумпции невиновности налогоплательщика. Началось все с приказа Федеральной службы налоговой полиции № 525 от 2002 года. Внутренние документы, противоречащие законодательству, вообще стали удобным инструментом для введения новых «правовых» практик. Приказ № 525 вменял налоговым полицейским в обязанность «выявление лиц, от которых можно ожидать совершения правонарушения, и оказание на них или окружающих воздействия с целью изменения поведения личности».
Налоговая полиция не пережила административной реформы 2003 года, но попытки протолкнуть «презумпцию виновности» продолжались. И в ноябре 2005-го наконец увенчались успехом — путем внесения микроскопической поправки в 108-ю статью НК, которая гласила, что «лицо считается невиновным в совершении налогового правонарушения, пока его виновность не будет доказана в предусмотренном федеральным законом порядке и установлена вступившим в законную силу решением суда». Вот этот хвостик и был отрезан, что окончательно развязало налоговикам руки. С тех пор любая ошибка предпринимателя может быть (что и происходит) истолкована как попытка уклониться от налогов — это ключевая характеристика нашего налогового законодательства.
Помимо страха наказания за любую оплошность предпринимателю приходится немало побегать — сколь бы ни была мала ваша фирма, вам предстоит минимум 18 раз в году посетить госструктуры (налоговую инспекцию, соцстрах, отделение Пенсионного фонда и службу государственной статистики) для сдачи разного рода отчетов. При этом чиновники воспринимают слишком хорошую отчетность не как доказательство законопослушности, а как вызов их власти, отказ от «сотрудничества» с целью избежать «справедливых» платежей.
Тем не менее концептуальные плюсы реформы перевешивали все эти минусы, и значительная часть бизнеса предпочитала вести дела по-честному. Но экономический кризис и особенно реформа ЕСН качнули ситуацию в другую сторону.
Спасая Пенсионный фонд
Цели реформы ЕСН были благие. Резкое повышение пенсий привело к огромному дефициту Пенсионного фонда. Где-то нужно было искать деньги, чтобы его покрыть. А взносы в Фонд ОМС, уверяют в правительстве, позволят провести реформу медицины, закупить для больниц новое оборудование. Деньги решили взять именно с бизнеса.
— Налоги они повышают — говорят, что средства идут во внебюджетные фонды, на медицину. Только налог подняли в полтора раза, а в медучреждениях деньги брать не перестали! — возмущается в ответ на эти аргументы рязанский предприниматель Дмитрий Ильич. — Идешь к врачу — 500–1000 рублей дай. Так, может, ну его, этот фонд?
Ильич напоминает бодрого спортсмена из пропагандистских фильмов 1970-х. Теннисист, инструктор по рукопашному бою, «морж» с 30-летним стажем. Нас он встречает в спортивной куртке и шортах. В них он ходит круглый год и даже пытался недавно в таком виде пройти в здание суда, но его не пустил судебный пристав. На него Ильич тоже подал жалобу — в прокуратуру. В состоянии тяжбы с государством он находится постоянно, и для этого даже получил несколько лет назад второе — юридическое — образование.
Как любой предприниматель со стажем, любую попытку мягкой экспроприации со стороны государства он расценивает как вопиющую несправедливость. Ведь его поколение пошло в бизнес во многом оттого, что государство оказалось банкротом. Ильича уволили в 1991-м, когда встал радиозавод, на котором он работал инженером.
— Помню, как вернулся с работы, лег на диван и стал думать: так, у меня дочь пяти лет, надо ее как-то кормить… — вспоминает он теперь. — Тогда государство нам сказало: «Разбирайтесь сами, у нас перестройка, Конституцию новую надо писать». А когда все структурировалось и они там всю собственность поделили, начали смотреть на предпринимателей: «Ну-ка, жирочек-то лишний давайте сюда». Теперь они опять думают, что у нас жирочек есть. А откуда?
Сейчас у Дмитрия Ильича в Рязани, в центре города, магазин стройматериалов и ресторан мексиканской кухни немного на отшибе. В ресторане, кроме нас, никого. Недавно Ильич потерял еще один, пусть и небольшой, источник дохода: он сдавал часть своих торговых площадей под магазин сантехники тезке — Дмитрию Павлову. Но грянул кризис, ремонты, стройки прекратились, и бизнес сгорел. В память о нем в подвалах у Ильича где-то еще валяются несколько унитазов и умывальников, не проданных Дмитрием. Тот теперь работает вместе с женой на уличном рынке, торгует текстилем.
У Дмитрия нет наемных рабочих. За прилавком стоит жена. Иногда ее подменяет дочь Лена, которая пошла в семейный бизнес, после того как не смогла найти работу по специальности — она закончила юридический институт.
Одинокая старушка останавливается в задумчивости перед одеялом тигровой раскраски, и Лена устремляется к ней. Тщетно — покупательница утрачивает интерес и направляется к выходу.
— Раньше спрос был довольно ровный в течение всего месяца. А теперь покупают в основном примерно неделю с 5–6-го числа каждого месяца — как зарплату выдадут и пока она еще не успеет вся выйти. Потом опять ждут. Ближе к концу месяца иногда дают аванс — и опять всплеск покупателей.
Они торгуют семь дней в неделю, в любую погоду. Дмитрий подумывал о расширении, но налоги на зарплату не позволяют ему нанять еще людей.
— Когда мы раз в неделю едем в Москву за товаром, нам палатку не на кого оставить, мы закрываемся.
Куда больше, чем повышения налогов, Дмитрий боится закона о крытых рынках: с 1 января 2012 года все палатки вроде его должны быть ликвидированы. Право на жизнь останется только у капитальных конструкций. Этот закон вызвал бурное сопротивление мелких предпринимателей, на прошлой неделе, например, торговцы одного московского рынка объявили голодовку.
— Затраты на установку этих капитальных конструкций будут немаленькие, — меланхолично говорит Дмитрий. — Они уже потихоньку стали сжимать нас в кольцо: видите, в начале года поставили по периметру эти «стационарные ларьки», на них потом будет опираться крыша. В них аренда уже дороже. Это значит, что с моим ассортиментом туда нет смысла соваться: у меня простыни, чехлы, пледы — дешевый и занимающий много места товар. Взгляните на ассортимент торговых центров — там продают сравнительно маленькие и дорогие вещи, они занимают мало места, на них можно сделать большую наценку. Мне тоже придется менять товарный набор, вещи брать подороже.
Сказывается реформа ЕСН и на более крупных предприятиях.
— С нового года планировали немного увеличить зарплаты, составляли новое штатное расписание, хотели добавить премий, — рассказывает «РР» директор по экономике завода «Сибэлектромотор» Наталья Моисеева. — Но потом подсчитали, сколько всего по новым налогам придется заплатить, и передумали.
На заводе работают две тысячи человек, фонд оплаты труда — 13 млн рублей в месяц. Примерно на эту же сумму увеличились с нового года и налоги. «Сначала тринадцатой зарплаты не стало, а теперь и от двенадцатой надо отказываться», — грустно шутят на заводе.
Уйти в тень большое предприятие не сможет, повысить цены, работая на конкурентном рынке, — тоже. И руководство завода честно признается, что для выживания рассматривает два варианта сокращения расходов: перенести часть производства в Китай и сократить около 200 человек.
— Во время дискуссии о реформе ЕСН говорилось, что повышать налоги — это позиция слабого государства… — говорит первый заместитель гендиректора «Сибэлектромотора» Иван Багазеев. И замолкает. Видимо, оттого, что логика событий позволяет сделать однозначный вывод, а обижать государство он не хочет.
Жизнь в тени
Еще один выход из предпринимательской ловушки — окончательно слиться с государством, образовав с чиновником своего рода симбиоз.
Кирилл, выходец из московской интеллигентской семьи, занялся бизнесом в 1990-е, чтобы прокормиться. Это вообще самая распространенная присказка в историях о частном бизнесе: по большей части он начинался как вынужденная мера в ответ на экономические неурядицы. Поначалу он торговал как наемный менеджер пластиковыми окнами. Потом, поднакопив денег, открыл небольшое производство мебели, делал раздвижные шкафы в помещении подмосковного склада. К 1998 году его производство сильно выросло, но дефолта не перенесло.
Оправившись от удара, Кирилл на остатки средств вместе с партнерами открыл несколько магазинов в Москве, где купленные за три-четыре доллара китайские товары продавались за 50 долларов как модные электронные гаджеты. Но не вынеся тяжести московской аренды и процессов согласования и получения разрешений, Кирилл и из этого бизнеса вышел, уже почти без средств.
Тогда, в 2003-м, казалось, что с бизнесом ему придется завязать, но именно в этот момент он и нашел нишу, которая кормит его по сей день. С двумя приятелями он открыл агентство наружной рекламы. Кирилл был знаком с владельцами зданий. Еще один партнер дружил с менеджером крупной западной рекламной компании, который обещал за некоторую сумму поставлять клиентов. Третий привнес главное — связь с чиновником из департамента рекламы.
Так был запущен процесс, бесперебойно работающий и сегодня. Каждый месяц, получив полтора миллиона рублей от рекламодателей, Кирилл их обналичивает. На мое изумление — мне казалось, что обналичка почти исчезла, — он отвечает:
— Почему исчезла? Просто стала стоить дороже — не два процента, а шесть. А так все, как и обычно, просто раньше этим менты занимались, а теперь — фээсбэшные структуры.
Половину выручки Кирилл отдает владельцам зданий, еще пять тысяч долларов ежемесячно заносит безымянному чиновнику мэрии, а оставшуюся сумму делит на три части между партнерами — в среднем выходит тысяч по пять на брата. На этом бизнес-цикл заканчивается. Оставшееся время он меланхолично слушает классическую музыку, читает Хайдеггера и Мартина Бубера и возится с детьми.
— Налоги меня вообще не касаются, в месяц я их плачу тысяч сорок рублей, не больше, — делится Кирилл ощущениями от жизни в тени. — Да, мне неприятно, что я полностью нахожусь в тени, в слишком уж «серой» зоне, — это может накрыться в любой момент. Я бы с радостью вышел из этой зоны, но это совсем невозможно. 80% моих платежей — наличка: владельцы зданий хотят только нал, заношу в департамент я тоже в конверте. В принципе толку от этих заносов немного, я плачу за бездействие. И так было всегда: ты платишь, не чтобы чиновник что-то сделал, а чтобы он ничего не делал. А когда доходит до дела… Вот Собянин проехался по Москве, потыкал в щиты — этот убрать, этот убрать. Тут уже неважно, есть у тебя все разрешения, нету… У моих щитов нет никаких документов: я-то знаю, что это совершенно бесполезно.
История Кирилла с административной точки зрения — это история плавного ухода в тень. Занимаясь в 1990-е производством, он старался честно платить налоги. Но, два раза обжегшись, предпочитает отдавать 6% за обналичку.
Железнодорожная станция Рязань-1 находится немного на отшибе: чтобы попасть на Вокзальную площадь, надо пройти узким проходом от 1-й Безбожной улицы между высокими бетонными заборами, за которыми виднеется пустырь с замершей стройкой. На заборе метровыми буквами написано: «Торговля запрещена». Рядом старушка жалуется на жизнь ларечнице, торгующей пуховыми платками:
— Вот этот вот, мне сказали, — и машет рукой на нависающую над ларечным рядом громаду торгового центра «Виктория-плаза», — хоть бы рупь подарил женщинам на Восьмое марта! Понятно, он ведь из Москвы, они там на нас экономят.
— Да вроде он из Тамбова, — говорит продавщица.
Я вмешиваюсь:
— А сколько они там получают?
— Ну, тысяч двенадцать, но за эти деньги там девочки-кассирши сутками работают! А уборщицы — тысяч восемь. То ли дело вот моя знакомая — устроилась
работать медсестрой в московской горбольнице, ездит туда каждые третьи сутки, получает 45 тысяч. А здесь работать смысла нет, у частника много не заработаешь.
При участии Марии Ишутиной, Дмитрия Карцева и Анастасии Новиковой.
По материалам http://www.rusrep.ru/